«Форпостизм» как спектакль

Геополитика

«В обществах, достигших современного уровня развития производства, вся жизнь проявляется как огромное нагромождение спектаклей («зрелищ»). Всё, что раньше переживалось непосредственно,  отныне оттеснено в представление». Ги Дебор «Общество спектакля».

29 мая 2015 г. во Владикавказе состоялся круглый стол «Осетия в системе региональных и международных отношений: новый взгляд» (подробности: http://www.kavkazgeoclub.ru/content/osetiya-ot-forposta-k-avangardu). Основной целью собрания была попытка выявить «роль и место Осетии в региональной, общероссийской и мировой системах координат». По мысли большинства выступающих, эта «роль» ­­– быть «форпостом России в регионе».  «“Форпостное мышление” или историческая судьба?» – именно этот вопрос задаёт модератор мероприятия Яна Амелина в статье, содержащей основные тезисы для обсуждения (ее можно прочитать здесь: http://www.kavkazgeoclub.ru/content/forpostnoe-myshlenie-ili-istoricheskaya-sudba).

Говоря о «судьбе», необходимо раскрыть исторический контекст самого стремления правителей России искать себе в кавказском регионе «форпосты». Корни этого явления следует искать в историческом опыте завоевания Кавказа. С присоединением Картли-Кахетинского царства перед Российской Империей остро встала задача обеспечить бесперебойное, прежде всего, военное сообщение между метрополией и новоприобретёнными землями. А земли эти были населены единоверными грузинами, которые подвергались постоянной угрозе со стороны враждебных турок и персов.   Решить эту задачу без завоевания земель горцев, лежащих между Россией и грузинскими царствами, было невозможно.

Собственно, современная единая Грузия и была создана Российской Империей. Грузия же на протяжении почти двух веков играла роль «форпоста» в регионе. В жертву всё возрастающим амбициям своего «форпоста» Россия приносила не только жизни сотен тысяч своих солдат, но, в том числе,  и жизни осетин, не признающих над собой власти грузинских феодалов. Неслучайно русские карательные отряды, предававшие огню осетинские сёла, возглавляли люди с фамилиями типа Апхазашвили, Цицишвили, Эристави, Андроникашвили и т.д. Так продолжалось до самого объявления Грузией своей независимости, когда необходимость в раздираемой гражданской войной старой «метрополии» отпала. За короткое время существования Грузинской Демократической Республики (1918—1921), она успела побывать «форпостом» Германии, а после её поражения – «форпостом» Англии. Всё это время осетины и абхазы боролись за свою свободу, однако после большевизации Грузии они были вновь отданы Россией на растерзание своему традиционному «форпосту».

Одним из ярких признаков «фазы сталинизма» в истории СССР является полное смешение ролей «форпоста» и «метрополии». Фактически власть в государстве была захвачена представителями этого самого «форпоста». Грузинские «форпостники» развернули в этот период наиболее ожесточенную компанию ассимиляции населения Южной Осетии и Абхазии. Несмотря на то, что Грузия оставалась «зоной наибольшего благоприятствования» до самого краха СССР, смерть И. Сталина и расстрел Берия в 1953 г. положили конец доминированию «форпоста» в советской политике. Недовольство грузинского населения вылилось в массовые демонстрации 1956 г. В третью годовщину смерти вождя жители Тбилиси собрались на улицах и площадях с лозунгами, направленными против критики Сталина. Демонстранты требовали прекратить политику десталинизации, начатую Н. Хрущевым после ХХ съезда КПСС. Выступления были жестоко подавлены войсками, а в числе арестованных оказались будущие лидеры грузинского движения за независимость – Мераб Костава и Звиад Гамсахурдиа.

Последний стал первым президентом независимой Грузии, ныне, по иронии судьбы, продолжающей играть роль «форпоста» (в новой терминологии «маяк демократии»), только уже не России, Англии или Германии, а Соединенных Штатов. Важно отметить, что до последнего перестроечный Кремль цеплялся за свой «форпост», стремясь «повязать» его осетинской кровью.

В конце 1990 г. ситуация в Южной Осетии обострилась до такой степени, что в Цхинвал был введён батальон внутренних войск МВД союзного подчинения. На короткое время вероятность силового противостояния уменьшилась, но осетинская сторона была проинформирована о концентрации грузинской милиции в районе Гори. Несмотря на неоднократные предупреждения со стороны лидера осетин Тореза Кулумбегова, командующий войсками генерал Генрих Малюшкин успокаивал население города, доказывая, что армия контролирует ситуацию.  Генерал вспоминал впоследствии: «И вот 5 января я получил шифротелеграмму из Москвы, в которой отдавался приказ пропустить грузинскую милицию в Цхинвал и Джавский район, никаких препятствий ей не чинить, службу выполнять лишь в режиме охраны военных городков. Это ошибочное и близорукое решение было принято тогдашним министром МВД Б. Пуго по согласованию с Горбачевым». В результате ночью в Цхинвал вошли разношёрстные силы грузин, состоящие из милиционеров, боевиков радикальных партий и уголовников, отпущенных накануне из тюрьмы. Южная Осетия была опять предана и отдана на уничтожение «форпосту». К счастью, грузинам не удалось сломить сопротивление защитников города, и они вскоре отступили.

После окончательной утраты Грузии в недрах Кремля всё громче стали звучать мнения, что, мол, не Грузия исторически являлась «форпостом России на Кавказе», а Осетия! Элиты Северной, а много позже и Южной Осетии, охотно включились в эту игру. Но прижилась ли концепция в осетинских реалиях? Для ответа на этот вопрос необходимо дать определения ключевым понятиям, которыми мы оперируем – «форпост», «форпостизм» и «форпостное мышление». Задача осложняется очевидным публицистическим характером данных терминов. Словарь Даля определяет слово «форпост» как «передовой отводный караул, пикет, охранная сторожа», словарь Ожегова как «передовой пост, укрепленный пункт, аванпост» и «передовой пункт, опора чего-нибудь». С чисто военной точки зрения сложно назвать Осетию «форпостом», т.к. в её столице находится штаб-квартира наиболее боеспособного на сегодня оперативного войскового объединения Вооруженных Сил Российской Федерации – 58-ой армии. Только безумный военачальник расквартирует свой штаб в аванпосте. Следовательно, речь не столько о военной составляющей, сколько об определенном мировоззрении.

«Форпост» – это концепция, родившаяся в умах кремлевских идеологов и принятая правящими кругами Осетии в качестве идеологического обоснования своей политической власти. Иными словами, концепция «форпоста» – вид местечковой «элитарной идеологии». Кратко её можно охарактеризовать как «российский “Особый Путь”[1] с осетинской спецификой». Данная концепция не обладает какой-либо оригинальностью, представляя собой региональную разновидность  идеологии «осажденной крепости». Ключевой тезис концепции «форпоста» состоит в том, что Осетия имеет важнейшее значение для геополитического противостояния России и Запада. Восприятие себя как важных геополитических игроков, а своих республик - как ключевых полей глобального противостояния, является довольно типичным для правящих групп как Северной, так и Южной Осетии. Также не случайно то, что политические элиты Северной Осетии раньше своих южных соплеменников приняли данную «парадигму мысли». Корни неравномерности этого процесса стоит усматривать в специфике генезиса правящих групп двух республик: Северная Осетия не имела разрыва элитарной преемственности, и её «перерожденные» советские элиты быстро и органично приняли традиционную и понятную для себя технологию сохранения привилегированного положения.

Термин «форпост» возник во властных кулуарах и имеет в устах политических элит сугубо позитивное значение. Слово «форпостизм» же, наоборот, возникло «в среде народа», как реакция на спускаемое сверху «осадное мировоззрение». Определить «форпостизм» еще сложнее, чем «форпост». Твердо устанавливается лишь негативная коннотация, состоящая в понимании «форпостизма» как политической практики правящих элит Осетии, ставящих туманные интересы Центра выше конкретных нужд местного населения. Смысловой оттенок между «форпостом» и «форпостизмом» можно проиллюстрировать разницей между словами «образование» и «образованщина».

 Третий рассматриваемый термин – «форпостное мышление». Данное выражение также не имеет какого-либо общепринятого значения. Судя по примерам его употребления, это синоним понятия «политической импотенции» (лат. impotens – «бессилие»). В контексте осетинского словоупотребления, «форпостное мышление» – это неспособность элит, в силу своей глубокой провинциальности, не просто решать хоть сколько-нибудь масштабные задачи общественного развития, но даже внятно их сформулировать. Соответственно, носители данного «мышления» получили наименование «форпостники». В употреблении это слово перекликается по смыслу с современным значением слова «временщик»[2]. Иными словами, «форпостник» – это местная разновидность «временщика».

Экономическая суть «форпоста» имеет, на первый взгляд, вид классической схемы «купи-продай»: материальные блага в обмен на лояльность.  Однако внимательный наблюдатель заметит, что в представленном виде схема имеет черты обычного мошенничества. Продавец («осетинские элиты») делает вид, что «продаёт» некий продукт («лояльность»), а покупатель («Центр») делает вид, что этот продукт «покупает». И тут кроется ключевое противоречие идеологии «форпостизма»: если краеугольным камнем всей концепции является традиционная лояльность России народа Осетии, доказанная веками совместного проживания, то какой «продукт» идёт на «продажу»? Проще говоря, есть «покупатель», есть «продавец», но нет «товара». Следовательно, цель торговой операции не в самом акте продажи как таковом, а в свидетелях этого акта. «Форпостизм» есть представление политического «театра», где Серый Дом играет роль «продавца», а Кремль - «покупателя». Спектакль ради спектакля, где цель «актеров» – подольше постоять на «сцене».

Применительно к Осетии концепция «форпостизма» абсолютно лишена реального содержания. Другое дело Чечня. Сегодня это единственный и неоспоримый «форпост России на Кавказе», причем как с военной, так и с идеологической точки зрения. Еще недавно самая непримиримая республика, сегодня она является главной опорой России в регионе. Подобная метаморфоза стала возможной благодаря взятию Москвой дудаевского «национального проекта» на свое полное содержание.

«Чеченская национальная революция» стремилась обеспечить «модернизационную трансформацию» чеченского общества от клановости («тейповости») к примату «идеи единой нации». Инструментом этого перехода должна была стать крепкая авторитарная власть национального лидера с опорой на институты «традиционного ислама». «Трансформация» не состоялась в силу внутренней слабости «модернизационного импульса», клановость не удалось преодолеть. Более того, в условиях властного хаоса борьба между разными группами влияния усилилась, приобретая откровенно насильственные формы. В этой ситуации Джохар Дудаев предпочел гражданской войне внутри чеченского общества консолидирующую войну с ослабшей постсовестской Россией.

Несмотря на то, что война с внешним врагом стала мощным средством объединения чеченского общества, элементы внутричеченской гражданской войны легко просматриваются на всех её этапах. В этой связи переход одного из «идеологов Ичкерии» муфтия Ахмата Кадырова на сторону «федералов» уже не представляется только лишь следствием трагических обстоятельств военного времени. В дальнейшем стало ясно, что «национальная Чечня» будет построена русскими, но руками клана Кадыровых. Сегодня чеченский народ, перефразируя Сталина,  переживает «период расцвета национальной культуры, “ичкерийской” по содержанию и российской по форме». Не имея возможности конкурировать на этом поле, вооруженное подполье переродилось в интернационалистский «Имарат Кавказ».

Георг Гегель заметил, что «великие всемирно-исторические события и личности повторяются дважды: первый раз как трагедия, а второй — как фарс». Эта мысль справедлива и для рассматриваемой темы. Легко увидеть определенную параллель между «грузинизацией» политической жизни России-СССР, начавшейся с ликвидации Грузинской Демократической Республики и «чеченизацией», начавшейся с ликвидации Чеченской Республики Ичкерия. Определённую параллель можно видеть даже в противостоянии московских и тбилисских грузин (т.н. «грузинское дело 1922 г.») с противостоянием московских и грозненских чеченцев, закончившееся воцарением в Грозном семьи Кадыровых. Их обмен «легитимности на материальные блага» абсолютно реален и не является «спектаклем». Существующий ныне в России режим начался с «чеченской темы», и она же является её «становым хребтом».

Ничего подобного кадыровским «легионам силовиков» (по разным оценкам, от 20 до 80 тысяч человек) и стотысячным митингам в честь дня рождения Владимира Путина осетинские власти предложить Кремлю не могут. Как следствие, проявляется и разное отношение к мнимому «форпосту слова» и реальному «форпосту дела». В осетинском обществе стали будничными констатации невиданной доселе социальной депрессии.  Нет буквально ни одной области, которая не переживала бы острейший кризис: от экономики и политики до демографии и экологии. Деградировали даже такие традиционные сферы регионального лидерства, как культура и спорт. В этой ситуации продолжение «форпостного» дискурса осетинских властей порождает всё сильнее ощущаемое раздражение в осетинском социуме.

Осетинским политическим элитам пора ставить новые задачи, формулировать свои концепции в пику навязанным. Этого невозможно достичь в отрыве от своего же народа. Нынешняя ситуация стала возможной только лишь потому, что народ и элиты Осетии существуют практически в параллельных реальностях. Невозможность народа Осетии выбирать напрямую своего руководителя только усугубляет ситуацию. Элитам двух республик жизненно необходимо уяснить, что судьба Осетии – не быть «форпостом», а стать «авангардом». В политике, экономике, спорте и культуре. «Форпост» значит стояние на месте, «авангард» значит движение вперед. Именно слово «авангард» необходимо вводить в семиотическое поле информационной сферы двух осетинских республик. Но недостаточно простой смены риторики и отмены политико-идеологических «спектаклей». Осетия созрела для перемен. Уже не обойтись без активного привлечения населения к решению социальных проблем. Властям осетинских республик пора перестать бояться своего собственного народа. Только на основе взаимного доверия, продиктованного необходимостью решать масштабные задачи национального выживания, осетины могут снова обрести себя и свое место в семье народов России.

Примечания:

[1] Данный термин стоит возводить, в свою очередь, к немецкой концепции «Deutscher Sonderweg».

[2] «Временщик (в современном языке ударение ставится на последний слог) – человек, временно занимающий должность значительную и доходную и исповедующий философию “после нас хоть потоп”. Синонимы: оккупант, захватчик. Будущее страны, сограждан, перспективы дела, которым он якобы занимается, - все это не входит в сферу его истинных интересов». Е. Полянская,  «Кто такие временщики?».

Мнение эксперта не является официальной точкой зрения Кавказского геополитического клуба.

Фото: http://im.kommersant.ru/Issues.photo/WEEKLY/2012/032/KMO_085444_04417_1_t210.jpg