Русский писатель Феликс Кривин. Интервью, ч.1

29 декабря, 18:10

 

24 декабря в израильской Беэр-Шеве, куда он переехал в 1998 году из Ужгорода, умер замечательный писатель и поэт Феликс Кривин. Ему было 88 лет. На Земле стало меньше еще на одного очень талантливого и глубоко порядочного человека.

Двадцать лет назад, в августе 1996 года, я приехала в Ужгород, взяла телефонный справочник, нашла телефон Кривина, книгами которого зачитывалась в школе, набрала номер и договорилась об интервью. Открыв дверь и оглядев меня с ног до головы, Феликс Давидович с сомнением хмыкнул: «О чем же вы собираетесь спрашивать?». – «О Ваших книгах, о времени, о евреях…», - несколько задетая, ответила я. – «Что ж, проходите… Но имейте в виду, у меня мало времени!».

Мы разговаривали много часов, до самого вечера. Он подарил мне несколько последних книг с дарственной надписью. Понятно, что какая-то девчонка, приехавшая из Москвы, доверия не внушала. Но интервью, по-моему, получилось интересным. Даже слишком интересным – в Москве оно оказалось никому не нужным, и в полном виде публикуется впервые (совсем небольшая часть, буквально полторы страницы, касающиеся проблем образования, вышла в отраслевой газете «Педагогический калейдоскоп» в 1997 году, если не изменяет память).

Да, в ельцинскую эпоху в столице нашей родины Кривин не пришелся ко двору. Уже тогда пути настоящих людей и «креативных», которых еще никто так не называл, полностью и окончательно разошлись. Феликс Кривин был, безусловно, настоящим. Сейчас, через двадцать лет, рассказанное им столь же злободневно, как и в те уже такие далекие дни. Покойтесь с миром, дорогой Феликс Давидович. Вы многому нас научили – и многих еще научите.

Мое знакомство с Феликсом Кривиным началось с этой книги...

«Больнее всего, когда человека держат за душу»

Над компьютером сотрудника одного из московских аналитических центров висит красиво оформленная табличка: «Пора закрывать нашу организацию». «Ты что, не помнишь? – удивляется он, - это же Феликс Кривин!». Кривин - некогда постоянный автор шестнадцатой полосы старой «Литературки», басню которого читал на вступительных экзаменах Леонид Филатов. Феликс Давидович Кривин, чьи ироничные и мудрые сказки-притчи пользовались огромной популярностью в интеллигентских кругах Москвы семидесятых-восьмидесятых годов и распространялись в самиздате наравне с произведениями братьев Стругацких, живет в центре Ужгорода на улице Льва Толстого. По фасаду дома вьется дикий виноград. Комната полна книг и фотографий внука - солдата израильской армии. Вместо компьютера - старомодная пишущая машинка. Несмотря на тяжелую экономическую ситуацию, местное издательство «Карпаты» по-прежнему выпускает его книги: мизерными тиражами, небольшим форматом, зато без всяких цензурных ограничений. О чем разговаривать с любимым писателем? О прошлом, ведь родился он в 1928 году. О настоящем, которое вокруг нас. И еще о счастье.

- Почему Вы поступили в Педагогический институт?

- Я поступил туда не от хорошей жизни. Поступал в Московский литературный институт, но мне сказали, что там нет моего жанра - я басни тогда писал. Потом я поступал в Московский университет на филфак, и написал на двойку сочинение. Это я узнал, когда пришел уже на устный экзамен. Я о Маяковском писал, двойка была из-за знака препинания, и преподаватель спросил: «Почему Вы не ссылаетесь, откуда цитируете стихи?». Я говорю: «Это я сам написал». – «Да? Ну отвечайте!». – «Так у меня ж двойка?» - «Ничего-ничего, отвечайте». Я ответил, получил пятерку. Спрашиваю: мне приходить на следующий экзамен? – «Приходите, приходите». Я пришел и получил тройку по немецкому. После этого я не стал сдавать дальше и уехал в Киев. А там поступать в университет уже было поздно, оставался только Пединститут.

- То есть желания работать учителем у Вас не было?

- Нет, не было. Было желание писать.

- Вы  в это время уже печатались?

- Да, как раз когда я поступил в институт, в этом же году мои вещи были напечатаны в украинском республиканском альманахе «Молодой писатель». А до этого я печатался в 1946 году в измаильской областной газете «Дунайская правда».

- Вы говорите, это были басни?

- Да, о животных, о вещах.

- А когда Вы начали писать свои рассказы в так хорошо знакомой нам форме философских сказок?

- Это было уже позднее. А вообще я писал самые разные вещи. Когда я отработал три года по распределению в школе и вернулся в Киев - у меня жена была оттуда - я начал печататься в «Литературной газете». Тогда я ходил по Киеву безработным. На работу меня нигде не брали.

- Почему?

- По известной причине.

- По «пятому пункту»?

- Да. Жену взяли сразу, а я восемь месяцев был безработным. Потом в той же московской «Литературной газете» мне посоветовали: «Слушай, поезжай в Закарпатье, там есть место редактора в издательстве». Они договорились, и я поехал.

- А как это происходило? Вы приходите на работу, предлагаете свои услуги, а Вам говорят: вы еврей, мы Вас не возьмем?

- Нет, хотя этого особенно не скрывали. Я работал в институтской  сатирической газете, должен был идти в аспирантуру по языку. Но мне сказали прямо - и всем остальным таким же – «даже не подавайте документы, потому что вы не пройдете». Все было довольно откровенно.

- У Вас есть фраза, что «в нецивилизованных государствах антисемитизм - верхняя одежда, а в цивилизованных  - нижнее белье». Откуда берется это «нижнее белье»?

- Это чувство - биологическое, и преодолевают его только настоящие интеллигенты. В России их всегда было достаточное количество. Таким был и мой хороший друг, русский человек Борис  Чичибабин, и я массу таких людей знаю. Антисемитизм унижает ту нацию, в которой существует, а в особенности когда он осуществляется в государственном масштабе. Так что среди русской интеллигенции был всегда силен анти-антисемитизм.

Моя дочь год не брала паспорт. Она не хотела записываться по матери - украинкой. Говорила мне: ты всегда меня учил, что нужно быть с теми, кого бьют, а не с теми, кто бьет, а тут ты хочешь, чтобы я этому изменила. Но поскольку тогда не было никакой перспективы, ее все-таки уговорили, и она записала национальность по матери.

Один мой знакомый писатель тогда рассказывал такую историю. Он сам еврей, его жена - русская, а у десятилетнего сына спросили: какую национальность ты запишешь в своем паспорте? Мальчик сначала растерялся, а потом сказал, что решит так: поставит родителей в двух углах и покатит мячик. К кому из них он прикатится, ту национальность он и выберет. И вот, рассказывает отец, я вижу, что он подталкивает этот мяч так, чтобы он прикатился к маме.

Проблема национальности в цивилизованном обществе вообще не стоит. За свою национальность хватаются только те, кто не может поднять на щит ничего, кроме этого.

- Но антисемитизм нередко находит отклик в обществе…

- Простой человек радуется, что он не такой. Вот его преимущество. Так мало преимуществ у нашего бедного человека, что хоть какое-то получить - уже хорошо. А в советское время это помогало устроиться на работу: чем меньше конкурентов, тем лучше. Евреев не берут, тех, кто был в оккупации - тоже. Моя жена не могла попасть в аспирантуру, потому что была в оккупации, я был еврей. В результате туда прошли такие, которые потом отсеялись сразу же. В природе существует естественный отбор, и там все хорошо. В советском обществе он был по преимуществу искусственным.

- А как с точки зрения естественного отбора можно объяснить заметное количественное преимущество евреев в сфере науки, культуры, образования, масс-медиа, иногда и в государственных органах, на что с возмущением указывали националисты?

- Дело в том, что евреи, благодаря тому, что им всегда ставили какие-то преграды, успешно научились их преодолевать. У них развивалась большая жизненная сила, их учили с детства: ты должен получить образование, должен быть лучше всех, потому что иначе тебе придется хуже всех. Так уж их воспитывали. И так было всегда, но не потому, что евреи какой-то особенный народ - поставь любой народ  в такие условия, и он будет стараться их преодолеть.

- В Закарпатье с антисемитизмом  было попроще?

- Здесь тоже было не просто, и партийные органы тоже пытались сделать так, чтобы я уехал. Но директор издательства как-то отстоял. Проработал я в издательстве не так много - девять лет, - а потом ушел на творческие хлеба.

- Литературных заработков было достаточно для нормальной жизни? В те годы у Вас выходило довольно много книг.

- Этого я хотел - заниматься литературой, этим я и занимаюсь. На это я и жил. Мои книги выходили в основном в Ужгороде и в Москве, а также за границей. В Москве все было намного свободнее,  а в Ужгороде меня знали, и было соответствующее отношение читателей. Кроме того, тут было очень важно, что меня печатали в Москве. С 1957 года  я постоянно печатался в «Крокодиле» и «Огоньке». В Киеве не вышло ни одной книги...

- А чем Вы объясните свою популярность в Москве? Ваши сказки очень откровенны и просто поражают неприкрытой антисоветчиной. Как это все тогда «проходило»?

- Почему это пользовалось успехом? Во-первых, это коротко. В наше время, когда так мало времени на чтение, надо быть настоящим подвижником, чтобы прочитать «Войну и мир». Кто-то сказал, что для чтения книг требуется больше таланта, чем для их написания.

Во-вторых, это дает возможность человеку самому подумать. Додумать - для читателя это очень важно. Это уважение к читателю, когда не разжевываешь ему все, а даешь возможность мыслить самому. А когда он додумает, ему кажется, что это пришло ему в голову самому, причем иногда то, что мне не приходило. Такое соавторство с читателем, осознание того, что у меня такое количество единомышленников, всегда было для меня большим счастьем. Кроме такой поддержки, ничего и не нужно.

- Не было у Вас желания насовсем перебраться в Москву?

- Желание-то было, и даже я уже почти перебрался. Я как раз тогда собирался уходить с работы, а в Москве меня хотели взять на радио, в редакцию «Доброго утра». Это было в 1964 году. Даже уже договорились во всех инстанциях. Мне сказали - тогда это было очень важно - что если партийный, то на этой должности может быть еврей, а если беспартийный - должен быть русский. Национальность приравнивалась к партийности, и я был партийным евреем. Я вообще давно заметил, что еврей - эта партийная национальность.

Уже почти все было готово, договорились насчет того, чтобы мне вступить в жилищный кооператив, ну а потом мы с женой посоветовались, и она мне говорит - ты же хотел оставить работу, а  теперь опять? Там мне говорят: пару лет у нас поработаешь и уйдешь, зато будешь в Москве. Но я подумал - и отказался.

- Не жалеете об  этом?

- Ну, я не раз жалел, конечно! Но теперь я думаю, что жалеть - дело совершенно бессмысленное, потому что человек каждую минуту своей жизни выбирает путь. Потом вернуться назад по всем этим отзвукам невозможно. Вот человек и движется дальше.

- Чем привлекала Вас Москва - большей свободой творчества, самовыражения?

- Там, как говорят сейчас, ментальность была совершенно другая. Все-таки провинция всегда была провинцией. Ужгород, благодаря тому, что он был и остается центром Европы, такой уж глухой провинцией не был. Тут постоянно иностранцы и прочее, но все равно, начальство и здесь, и всюду было провинциальным. Тогда я часто бывал в Москве, жил там месяцами, встречался с друзьями, выступал в университете.

- Вы сказали, что Ужгород - центр Европы. Во Львове, кстати, даже  есть  такое издательство. А сейчас Вы ощущаете, что живете в этом самом центре?

- Сейчас это особенно видно - вон сколько товаров привозят, продают их на каждом шагу...

- Товары теперь и в Костроме, и на Сахалине.

- Да, они всюду, просто здесь ближе возить. ...А вот так, чтобы это ощущать как-то - этого нет.

- А в чисто культурном плане?

- Когда я давал интервью местной украинской газете, я попросил  напечатать его по-русски. Я русский писатель и всю жизнь писал по-русски. На русском вышли все мои книги, на украинском - ни одной. Я сделал большое выступление в защиту русского языка на Украине, выступая против того, что русский здесь называют языком чужой страны. Меня это всегда аж переворачивает. И они все это напечатали слово в слово. После этого мне звонили многие прочитавшие это интервью, в том числе и украинцы, и ни одной претензии я не услышал.

- Даже в спокойном Закарпатье сильны антирусские настроения?

- В некоторых газетах о России постоянно пишут как о «чужой державе», «чужой стране», «северном соседе», просто черт знает что.

- Так может, она на самом деле чужая им?

- Да не чужая она! В том интервью я так и сказал: старые украинские  классики писали по-русски. Выходит, они писали на языке чужой страны?

- Чем Вы объясняете этот комплекс неполноценности нового украинского государства, его глупую ненависть по всему русскому-российскому: стране, культуре, народу?

- Я это сформулировал так: подобно поговорке, что язык до Киева доведет, украинские власти думают, что язык доведет их до экономического процветания. Но этого не будет. Ведь они не могут говорить ни о чем, кроме языка. А сделать для своей страны и вообще ничего не могут. Им интересна только политика, возможность занять какое-то место в парламенте или где бы то ни было, получить все возможные на этой должности блага.

- Что Вы думаете о будущем украинской государственности?

- Дело в том, что у нас государства как такового не было вообще. Было какое-то странное имперское образование под названием Советский Союз. Оно держало всех в кулаке и заигрывало с дружбой народов и национальным вопросом. Хотя с точки зрения литературы и искусства у этого образования было много хорошего. Например, украинские поэты благодаря русскому переводу становились известными и в других республиках, и за границей. Но настоящей государственности в СССР не было.

Вот я был в Дании. Там мои друзья, пенсионеры, платят со своей пенсии чуть не половину налогов, но  им приходит уведомление, в котором конкретно сказано, на что они пошли. Вот это - уважение к гражданину. А если государство его не уважает, то это и не государство вовсе. Вообще, что это такое? Территория? Жесткая структура подавления? Значит, народ не может без того, чтобы его подавляли? Ему это нужно? Государство должно быть цивилизованным. Если в нем не работают законы, которые предусматривают интересы людей, а не государства, если человек вторичен, то это не государство.

- Сожалеете ли Вы об утраченном Советском Союзе?

- Я о нем настолько не сожалею, что даже невозможно передать. Ведь больнее всего, когда человека держат за душу. Я имею в виду даже не столько свободу слова, а отсутствие свободы мыслить и чувствовать. Когда надо все время думать, что ты говоришь и что чувствуешь - это просто невыносимо. Тогда это видели все, и не все выходили на площади лишь потому, что твердо знали: результат будет только один - посадят.

Окончание следует

Феликс
 
Кривин
29 декабря, 18:10